К планированию-2012. Война 1812 г. в художественной литературе

Война 1812 г. в художественной литературе (с эпизодами из текстов)

О 1812 годе написано огромное количество книг. Даже простое их перечисление заняло бы несколько десятков страниц. Я предлагаю совершить небольшое путешествие по страницам романов и повестей и вспомнить об одной из самых героических страниц истории нашего Отечества вместе с русскими писателями XIX — XX веков.

Нашествие
(Отрывок из романа Л.Рубинштейна «Дорога победы»).

«Над голубым Неманом плыл дым от костров. Передовые части громадной армии ждали сигнала к переправе. Все зависело от маленькой фигурки в треугольной шляпе и сером сюртуке, которая тяжело сидела на белом коне. Эта фигурка на холме видна была издали. От нее ждали знака идти на русскую сторону.
Но Наполеон не давал знака. Он разглядывал молодой сосняк и желтые курганы, лежавшие на той стороне. Там не было ни живой души.
Удивительны были и эта тишина и полное отсутствие русской армии. Так не начиналась еще ни одна война. Правда, эта война не была похожа на обычные войны.
Наполеон готовился к ней тщательно. Огромное, небывалое в истории количество людей, пушек, лошадей, обозов должно было двинуться на Россию. Двенадцать европейских стран участвовали в этом походе. Триста тысяч солдат у Ковно, семьдесят восемь тысяч у Гродно и тридцать четыре тысячи на Буге. Полторы тысячи орудий.
— Я иду на Москву,— сказал Наполеон в Варшаве,— и в одно или два сражения все кончу. Император Александр будет на коленях просить мира. Я сожгу Тулу с ее оружейным заводом и обезоружу эту страну. Москва — сердце России...

Исход кампании считался предрешенным. Русская армия была почти в три раза меньше.
Наполеон готовил то, что он сам и его приближенные называли «большим ударом». Молниеносный маневр, прыжок, неожиданный удар превосходными силами — и, наконец, мир в завоеванной столице. Впрочем, в этой особенной войне допускалось, что поход несколько затянется. Но вряд ли сможет Россия долго сопротивляться...
На зеленом холме над Неманом блистала золотым шитьем группа маршалов. Все сидели на лошадях в торжественном, напряженном ожидании, словно перед началом праздничной церемонии...
Наполеон много говорил об этом великом походе: «Я пришел, чтобы раз навсегда покончить с колоссом северных варваров. Шпага вынута из ножен. Надо отбросить их во льды, чтобы в течение 25 лет они не вмешивались в дела цивилизованной Европы. Балтийское море должно быть для них закрыто... Цивилизация отвергает этих обитателей севера. Европа должна устраиваться без них...»
Человек в маленькой треуголке поднял руку с перчаткой и опустил ее вниз жестом, каким дирижер большого оркестра начинает исполнение симфонии.
Тяжело громыхнула пушка. Первое ядро перелетело через Неман и пошло ломать чащу. Гулкий звук долго перекатывался над водой. Но его тут же перекрыли другие звуки: пронзительное пение кавалерийских рожков. Уланский полк галопом проскакал мимо холма и с криком «Да здравствует император!» бросился в воду. Голубой Неман заплескал малиновыми шапками.
— Поздравляю вас, господа,— тихо произнес Ней,— мы вошли в Россию.
Шпага была вынута из ножен».

Главнокомандующий Кутузов
(Отрывок из исторической хроники Н.Задонского «Денис Давыдов»).

«После двухдневной героической обороны Смоленска войсками Раевского, Неверовского и Дохтурова русская армия, оставив город, отступала по старой Смоленской дороге...
17 августа батальон Дениса Давыдова, особенно отличившийся в делах под Катанью и Дорогобужем, стоял близ Царева Займища. Сюда на рассвете прибыл новый главнокомандующий Михаил Илларионович Кутузов, только что пожалованный титулом светлейшего князя.
Войско встречало его с неописуемым восторгом. И Денис, в тот день увидевший прославленного русского полководца, вполне разделял общие чувства.
Кутузов в сюртуке без эполет, в белой фуражке, с шарфом через плечо и с нагайкой через другое ехал на гнедом иноходце. Массивная фигура Кутузова, крупные черты лица, пухлые щеки, мягкий голос и добродушная улыбка создавали благоприятное впечатление. Главнокомандующего сопровождала большая свита. Денис разглядел среди свитских господ и пасмурного Барклая, и долговязого Беннигсена, назначенного начальником главного штаба, и Ермолова, и Раевского, но особенно бросилось в глаза довольное лицо Багратиона, ехавшего на белой лошади несколько впереди других.

Запретив выстраивать войска, Кутузов стал осматривать их на марше. Подъехав к одному из пехотных полков, он неожиданно остановился. Солдаты засуетились, начали вытягиваться, чиститься, строиться. Кутузов слегка поморщился, махнул рукой.
— Не надо, ничего этого не надо,— сказал он.— Я приехал только посмотреть, здоровы ли мои дети? Солдату в походе не о щегольстве думать, ему надо отдыхать после трудов и готовиться к победе.
Заметив, что растянувшийся на дороге обоз какого-то генерала мешает проходить пехоте, Кутузов подозвал одного из своих адъютантов и приказал:
— Отведи, голубчик, эти экипажи в сторонку. Солдату каждый шаг дорог, скорей до места дойдет — больше отдохнет. О солдате более всего попечение иметь надлежит!
Когда же обоз освободил дорогу, а следовавший за ним полк егерей в стройных рядах и боевом порядке приблизился к главнокомандующему, он, сняв фуражку и приветливо помахав войскам, воскликнул:
— Как с такими молодцами отступать да отступать! Слова главнокомандующего стали передаваться из уст в уста...
— Приехал Кутузов бить французов! — эта крылатая солдатская фраза быстро облетела войска. И дымные поля биваков, как отмечают очевидцы, огласились песнями и музыкой, чего давно уже не бывало».

Перед Бородинским сражением
(Отрывок из романа С.Голубева «Багратион»).

«Еще до полудня армии подошли к Бородину и начали втягиваться на позицию. Здесь Кутузов решился дать бой. У него были такие соображения. По численности его армия уступала французской, но по духу нетерпения, с которым ждала боя за Москву, была сильнее. Несбыточное дело — сдать столицу, не испытав оружия. Французы кичились тем, что преследовали русских,— надо было научить их уважению к русскому оружию. Надо было и самому фельдмаршалу завоевать доверие армии. Многое уже было сделано, но дальнейшее уклонение от боя могло принести беду. Бой был необходим. Наголову разбить Наполеона и отбросить его от Москвы Кутузов почти не надеялся. Да если бы, сверх всяких расчетов, это и случилось, цена такой победы была бы чрезмерно высока. Даже при равной с обеих сторон потере, даже разбитый, неприятель становился вдвое сильнее русской армии. Потерпев неудачу, Наполеон отступил бы, присоединив к себе следовавшие сзади и стоявшие на Двине войска, а затем мог бы очень скоро вновь атаковать Кутузова с тройными силами. Разбив Наполеона и потеряв равное с ним количество людей, русская армия становилась вдвое слабее. В таком положении она должна была бы отступить и сдать Москву. Следовательно, победа не могла доставить Кутузову больших выгод. Но фельдмаршал не сомневался также и в том, что его армия отнюдь не может быть наголову разбита и что отпор, который встретят французы у Бородина, будет беспощаден и жесток. Этого, собственно, он и желал и с этой целью именно решил дать бой, предвидя большую потерю людей и зная заранее, что ему предстоит сдать Москву. Главные надежды свои он возлагал на помощь народного ополчения. Когда Кутузов и Багратион говорили о неизбежности победы над французами, они оба были уверены в этой победе. Но под словом «победа» понимали разные вещи: князь Петр Иванович — прямой и полный разгром французов на поле боя, а Михаил Иларионович — такой отпор французскому натиску, в результате которого даже овладение Москвой не сможет возместить понесенного врагом урона на поле боя. Багратион мечтал сразу уничтожить «великую армию». Кутузов же рассчитывал лишь непоправимо подорвать ее наступательную мощь, откладывая уничтожение на зиму. Они не спорили, так как Кутузов не желал раскрывать свои планы, а Багратион, хотя и чувствовал недосказанность, но не мог разгадать того, что за ней крылось».

Бородинское сражение
(Отрывок из романа Г.П.Данилевского «Сожженная Москва»).

           «Было шесть часов утра. Гулко грохнула в туманном воздухе, против русского левого крыла, первая французская пушка. На ее звук раздался условный выстрел против правого русского крыла — и разом загремели сотни пушек с обеих сторон. Перовский вскочил, выбежал из палатки и несколько секунд не мог понять развернувшейся перед ним картины. Вдали и вблизи бухали с позиций орудия. Солдаты корпуса Багговута строились, между их рядов куда-то скакали адъютанты. Сев на подведенного коня, Базиль поспешил за ними.
Слева на низменности, у Бородина, трещала ружейная перестрелка. Туда, к мосту, бежала пехотная колонна. Через нее, с нашей небольшой батареи у Горок, стреляли в кого-то по ту сторону Колочи. Багговут, на сером, красивом и рослом коне, стоял, сумрачный и подтянутый, впереди своего корпуса, глядя за реку в зрительную трубку. От Михайловской мызы к Горкам на гнедом, горбоносом, невысоком коне несся в облаке пыли, окруженный своей свитой, Кутузов.

Прошла всем известная первая половина грозного Бородинского боя. Издав накануне воззвание к своим «королям, генералам и солдатам», Наполеон с утра до полудня всеми силами обрушился на центр и на левое крыло русских. Он теснил и поражал отряды Барклая и Багратиона. На смену гибнувших русских полков выдвигались новые русские полки. Даву, Ней и Мюрат атаковали Багратионовы флеши и Семеновские высоты, они переходили из рук в руки. Флеши и Семеновское были взяты. Вице-король повел войска на курганную батарею Раевского. После кровопролитных схваток батарея была взята. На ней, к ужасу русских, взвился французский флаг. Наша линия была прорвана. Кутузов узнал об этом, стоя с Беннигсеном на бугре, в Горках, невдали от той самой избы, где накануне у Милорадовича было совещание. Князь послал к кургану начальника штаба Первой армии генерала Ермолова. Ермолов спас батарею. В это же время Багговуту, к счастью его отряда, было велено сделать фланговое движение в подкрепление нашего левого крыла. Багговут повел свои колонны проселочною дорогой, вдоль хоромовского ручья, между Князьковом и Михайловского мызой. Французские ядра перелетали через головы этого отряда, попадая в лес, за Князьковом. Багговут, подозвав Перовского, приказал ему отправиться к этому лесу и вывести из него расположенные там перевязочные пункты далее — к Михайловской мызе и к Татаринову. Перовский поднялся от хоромовской ложбины и открытым косогором поскакал к лесу. Грохот адской пальбы стоял в его ушах. Несколько раз слыша над собою полет ядер, он ожидал мгновения, когда одно из них настигнет его и убьет наповал. «Был Перовский — и нет Перовского»,— мыслил он. Шпоря с нервным трепетом коня, Базиль домчался к опушке леса, где увидел ближний перевязочный пункт…

Была снова атакована батарея Раевского. Наполеон двинул на нее молодую гвардию и резервы. Нападение Уварова на левое крыло французов остановило было эти атаки, но к французам подходили новые и новые подкрепления. Курганная батарея была опять занята французами. «Смотрите, смотрите,— сказал кто-то возле Перовского, указывая с высоты, где стояли колонны Багговута,— это Наполеон!» Базиль направил туда подзорную трубу и впервые в жизни увидел Наполеона, скакавшего, с огромною свитой, на белом коне, от Семеновского к занятому французами редуту Раевского. Все ждали грозного наступления старой французской гвардии. Наполеон на это не решился.
К шести часам вечера бой стал затихать на всех позициях и кончился. К светлейшему в Горки, где он был во время боя, прискакал, как узнали в войсках, флигель-адъютант Вольцоген с донесением, что неприятель занял все главные пункты нашей позиции и что наши войска в совершенном расстройстве.
— Это неправда, — громко, при всех, возразил ему светлейший, — ход сражения известен мне одному в точности. Неприятель отражен на всех пунктах, и завтра мы его погоним обратно из священной Русской земли.
Стемнело. Кутузов к ночи переехал в дом Михайловской мызы. Окна этого дома были снова ярко освещены. В них виднелись денщики, разносившие чай, и лица адъютантов. В полночь к князю собрались оставшиеся в живых командиры частей, расположившихся невдали от мызы. Здесь был, с двумя-тремя из своих штабных, и генерал Багговут. Взвод кавалергардов охранял двор и усадьбу. Адъютанты и ординарцы фельдмаршала, беседуя с подъезжавшими офицерами, толпились у крыльца. Разложенный на площадке перед домом костер освещал старые липы и березы вокруг двора, ягодный сад, пруд невдали от дома, готовую фельдъегерскую тройку за двором и невысокое крылечко с входившими и сходившими по нем. Стоя с другими у этого крыльца, Перовский видел бледное и хмурое лицо графа Толя, медленно, нервною поступью поднявшегося по крыльцу после вечернего объезда наших линий. Он разглядел и черную, курчавую голову героя дня, Ермолова, который после доклада Толя с досадой крикнул в окно: «Фельдъегеря!» Тройка подъехала. Из сеней, с сумкой через плечо, вышел сгорбленный, пожилой офицер. Базиль обрадовался, увидя его: то был Синтянин.
— Куда, куда? — заговорили офицеры.
— В Петербург, — ответил, крестясь, Синтянин,— с донесением.
Тогда же все узнали, что князь Кутузов, выслушав графа Толя, дал предписание русской армии отступать за Можайск, к Москве».

Военный Совет в Филях
(Отрывок из романа Л.Н.Толстого «Война и мир»).

«В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Малаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.

Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и со своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что-то быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши руку на свою широкую, со смелыми чертами и блестящими глазами голову граф Остерман-Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться...
Беннигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжало недолго.
— Священную древнюю столицу России! — вдруг заговорил он сердитым голосом, повторяя слова Беннигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов.— Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, этот вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасение России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сражение, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла)».

Тарутинский маневр
(Отрывок из повести Н.Рыленкова «На старой Смоленской дороге»).

«Тарутино... Совсем недавно это было заурядное владельческое село, принадлежавшее Анне Никитишне Нарышкиной, а теперь вокруг него вырос целый укрепленный город из шалашей и землянок, расположенных по обеим сторонам большой дороги южнее реки Нары, крутые берега которой могли служить лагерю надежной защитой на случай нападения с фронта. Правое крыло лагеря упиралось в глубокий овраг, левое подходило к самому лесу. Везде были возведены земляные укрепления, усиленные артиллерией. В лесу, заслонявшем лагерь с тыла, солдаты прорубили просеки и делали завалы.
Планов фельдмаршала, задумавшего отсюда блокировать Наполеона и, держать под постоянной угрозой пути сообщен с занятыми им областями через Смоленск, заставить его уйти из Москвы, никто еще не знал, но выгоды Тарутинского лагеря расположенного в непосредственной близости к продовольственным складам Калуги и оружейным заводам Тулы, были всех очевидны.
Из уст в уста передавались слова, сказанные будто Кутузовым:
— Ну, теперь отступлению конец. Дальше ни шагу назад. Тарутино должно войти в историю не только России, но всей Европы, а река Нара станет для Наполеона тем же, чем была для Мамая Непрядва.
Население в лагере прибывало не по дням, а по часам...
...Знаменитый план контрнаступления у Кутузова в общих чертах сложился, по всей вероятности, сразу же после Бородинского сражения. Для осуществления его необходимо было занять такие ключевые позиции, которые позволяли бы, во-первых, расположить армию в непосредственной близости к людским и продовольственным резервам, а также к промышленным центрам, таким, как Тула и Брянск, снабжающим войска вооружением; во-вторых, закрыть пути в Петербург и в южные плодородные губернии, куда Наполеон непременно должен был попытаться проникнуть, и, в-третьих, держать под контролем все сообщения неприятеля с его тылами.
Всем этим требованиям отвечал Тарутинский лагерь.
Расположившись в Тарутине, Кутузов сразу же начал подготовку к контрнаступлению. И здесь во всем блеске развернулся его огромный талант руководителя вооруженных сил страны, организатора победы.
Первой заботой его было пополнение и обучение личного состава армии, обеспечение всем необходимым для продолжения Кампании, начиная с вооружения и кончая обмундированием и питанием солдат.
За месяц с небольшим пребывания в Тарутине силы русской армии увеличились более чем вдвое. Если после Бородинского сражения в рядах регулярных войск у нас насчитывалось не более 60 000 человек и численное превосходство все еще оставалось на стороне противника, то ко времени начала контрнаступления против стотысячной армии Наполеона Кутузов уже мог двинуть 120 000 свежего войска, а вместе с ополчением до 300 000.
Артиллерии у Кутузова теперь было больше, чем у противника, в два, а конницы — в три с половиной раза.
Одновременно с подготовкой армии к контрнаступлению Кутузов развертывал так называемую «малую войну», то есть партизанскую войну в тылу врага. Для этой цели, он снабжал оружием крестьян и выделил специальные летучие отряды, которые вели разведку и беспрерывными нападениями изматывали неприятеля.
Открывать решительные действия главнокомандующий не торопился.
— Чем дольше пробудет Наполеон в Москве, тем вернее наша победа,— неоднократно говорил он рвавшимся в бой генералам. Ему было известно, какие бедствия терпят французские войска в блокированной им Москве, не имея возможности запастись продовольствием, и считал, что нет никакой нужды выбивать из нее Наполеона, который рано или поздно, и чем позже, тем хуже для него, неминуемо должен будет сам уйти оттуда.
Приезд в Тарутино графа Лористона с предложением начать мирные переговоры еще больше укрепил его в этой мысли.
Старый фельдмаршал слишком хорошо знал гордость прославленного покорителя Европы, чтобы не понять, что, имей тот хоть небольшую надежду на победу, он ни за что не заговорил бы первый о мире, а раз уж заговорил, значит, не ждет для себя от продолжения войны ничего, хорошего».

Партизаны 1812 года
(Отрывок из романа Л.Н.Толстого «Война и мир»).

«Со времени пожара Смоленска началась война, не подходящая ни под какие прежние предания войны. Сожжение городов и деревень, отступление после сражений, удар Бородина и опять отступление, оставление и пожар Москвы, ловля мародеров, переимка транспортов, партизанская война — все это были отступления от правил.
Наполеон чувствовал это, и с самого того времени, когда он в правильной позе фехтовальщика остановился в Москве и вместо шпаги противника увидал поднятую над собой дубину, он не переставал жаловаться Кутузову и императору Александру на то, что война велась противно всем правилам (как будто существовали какие-то правила для того, чтобы убивать людей). Несмотря на жалобы французов о неисполнении правил, несмотря на то, что русским, высшим по положению людям казалось почему-то стыдным драться дубиной, а хотелось по всем правилам встать в позицию... — дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие.
И благо тому народу, который не как французы в 1813 году, отсалютовав по всем правилам искусства и перевернув шпагу эфесом, грациозно и учтиво передает ее великодушному победителю, а благо тому народу, который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменяется презрением и жалостью...
Прежде чем партизанская война была официально принята нашим правительством, уже тысячи людей неприятельской армии — отсталые мародеры, фуражиры — были истреблены казаками и мужиками, побивавшими этих людей также бессознательно, как бессознательно собаки загрызают забеглую бешеную собаку. Денис Давыдов своим русским чутьем первый понял значение той страшной дубины, которая, не спрашивая правил военного искусства, уничтожала французов, и ему принадлежит слава первого шага для узаконения этого приема войны.
24 августа был учрежден первый партизанский отряд Давыдова, и вслед за его отрядом стали учреждаться другие. Чем дальше подвигалась кампания, тем более увеличивалось число этих отрядов.
Партизаны уничтожали Великую армию по частям. Они подбирали те отпадавшие листья, которые сими собою сыпались с иссохшего дерева — французского войска, и иногда трясли это дерево. В октябре, в то время как французы бежали к Смоленску, этих партий различных величин и характеров были сотни. Были партии, перенимавшие все приемы армии, с пехотой, артиллерией, штабами, с удобствами жизни; были одни казачьи, кавалерийские; были мелкие, сборные, пешне и конные, были мужицкие и помещичьи, никому не известные. Был дьячок начальником партии, взявший и месяц несколько сот пленных. Была старостиха Василиса, побившая сотни французов».

Партизан Денис Давыдов
(Отрывок из романа Г.Серебрякова «Денис Давыдов»).

«Обосновав лагерь в густом березняке близ села Скугарева, Давыдов начал набеги на врага.

2 сентября рано утром он как снег на голову пал на шайку мародеров, орудовавшую в ближнем селе Токарево. Стремительным ударом было захвачено девяносто неприятельских солдат и офицеров, прикрывавших обоз с награбленными у жителей припасами. Едва завершили это дело и раздали поселянам изъятое у них силою добро, как скрытые заранее пикеты донесли, что к Токареву движется еще один вражеский отряд, причем по обыкновению своему следует совершенно беспечно, не выставив даже конных охранений.
— Ну, коли неприятель снова в гости пожалует, встретим! — сказал Давыдов.
По его знаку гусары и казаки вскочили в седла и затаились за крайними избами. Дав французам подойти чуть ли не вплотную, снова ударили разом. Ошарашенные мародеры, не успев оказать сопротивления, дружно побросали оружие. Добычею стали еще семьдесят пленных.
Тут же встал вопрос: а что с ними делать? Не таскать же за собою всю эту голодную, прожорливую ораву?
По имевшимся у Давыдова сведениям, в уездном Юхнове французов не было. Город держало в своих руках местное ополчение. Посему, поразмыслив, Денис решил направить транспорт с пленными туда, дабы сдать их юхновскому начальству под расписку.
После отправки пленных Денис раздал поселянам неприятельское вооружение: ружья, патроны, сабли, пики, тесаки. Заодно и наказал им смелее оказывать отпор мародерам, которых они уже называли по-своему — «миродерами»...
Хотя проведенное дело можно было вполне считать успешным, Давыдов понимал, что поражение вооруженных французских грабителей отнюдь не главная цель, ради которой он послан с отрядом в неприятельский тыл. Намного важнее было наносить удары по транспортам жизненного и военного обеспечения наполеоновской армии. Поэтому он и решил продолжать поиск вдоль Смоленской столбовой дороги в направлении к памятному ему Цареву-Займищу».

Партизан Герасим Курин
(Отрывок из исторической хроники Н.Задонского «Денис Давыдов»).

«Когда войска маршала Нея заняли Богородск и шайки мародеров рассыпались по уезду, отбирая у населения хлеб, скот и фураж, крестьянин села Павлова Рохтинской волости Герасим Курин собрал мирской сход и призвал всех крестьян защищаться против «нехристей». Мир единодушно поддержал Герасима, и тут же из двухсот человек составилась боевая партизанская дружина. Командиром избрали Курина; он славился как человек смелый, грамотный, умный. Старики, женщины и дети ушли в леса, а партизаны открыли действия против неприятеля. Так как во всех стычках с французами Герасим Курин почти всегда оказывался победителем, весть о нем разнеслась по всем окрестным деревням и селам, откуда сотнями повалили к нему добровольцы. Скоро Герасим Курин располагал уже целым войском: у него было пять тысяч восемьсот партизан... Вооружение состояло из отнятых у неприятеля ружей... и сабель, а также из самодельных пик.
Встревоженный действиями партизан маршал Ней послал большую карательную экспедицию в составе двух эскадронов гусар и нескольких подразделений пехоты. Курин решил встретить неприятеля, дать ему «генеральное сражение».

Ранним пасмурным утром, отслужив молебен, партизаны вышли навстречу французам. Тысячу человек пехотинцев, под начальством своего помощника крестьянина Стулова, Курин оставил в засаде у села Малежи, а конных партизан спрятал в Юдинском овражке, недалеко от села Павлова.
В полдень показалась французская кавалерия, а следом за ней — пехота. Партизаны, расположившиеся в небольших окопах, встретили противника дружным ружейным огнем. В это время откуда-то сбоку выскочили конные партизаны. Гусары погнались за ними и, разгоряченные преследованием, не заметили, как очутились у засады. Партизанская пехота ударила с флангов, а конный отряд — с тыла. Основные силы во главе с Куриным дрались с неприятельской пехотой. Бой был жестокий. Партизаны держались стойко, не отступали ни на шаг. Герасим Курин, управлявший боем, убил трех французов. Стулов заколол пятерых. Наконец неприятель не выдержал, побежал. Однако спастись удалось лишь нескольким гусарам.
Узнав о результатах этого боя, Кутузов вызвал к себе Герасима, при всех обнял, наградил Георгиевским крестом».

Французская армия отступает
(Отрывок из романа Л.Рубинштейна «Дорога победы»).

«Наполеон отступал от Вязьмы к Дорогобужу, от Дорогобужа к Смоленску, от Смоленска к Красному.
Кутузов шел от Медыни к Быкову, от Быкова к Ельне, от Ельни к Красному.
Прибывая в каждый новый пункт, Наполеон узнавал, что Кутузов нависает над его левым флангом и угрожает отрезать ему путь. Это заставляло его двигаться еще быстрее. Французская армия катилась, как мячик, пущенный по склону горы. Но как ни спешил Наполеон, ему не удавалось вырваться из движущей кутузовской «подковы», которая сжимала противника стальным тисками, отрезая его начисто от продовольствия и истребляя его армию по частям.
Платов и Милорадович брали столько пленных, что их приходилось сдавать крестьянам для доставки в тыл.
На пути от Москвы до Смоленска была разгромлена почти половина оставшейся у Наполеона армии. Если бы не непрерывные удары, которые наносились Кутузовым не только по флангам, но и по головным частям французских колонн, десятки тысяч солдат и офицеров Наполеона успели бы дойти до границы в относительном порядке и, может быть, оказали сопротивление в Польше и Германии.
Но этого не произошло. По указаниям Кутузова били неприятеля не только регулярные части; били его Давыдов, Сеславин, Фигнер, Ожаровский, казаки, легкая кавалерия. Били его крестьянские отряды народных, «неармейских» партизан. Армия завоевателя Европы таяла под могучими ударами русского оружия...
Наполеон шел по внешней, северной дуге, а Кутузов — по внутренней, южной, более короткой. Естественно, что Кутузов мог в любой точке обогнать Наполеона, не говоря уже о том, что Наполеон был отрезан от южных, нетронутых губерний и вынужден был идти по разоренной дороге...
Наполеон шел по дороге, усеянной трупами людей и лошадей. Большие плакучие ивы стояли в белом инее. В стороне от дороги, где от павших коней поднимался еще легкий парок, немедленно накапливались кучки солдат, которые лихорадочно рубили тесаками еще живых животных. Они запасались кониной, потому, что есть уже было нечего.
Чем ближе к Смоленску, тем больше трупов. Снег начал зловеще поскрипывать под ногами отступающих. Бегства еще не было, но Наполеон предвидел панику, когда армия узнает, что в Смоленске отдыха не будет...
На привале явился Коленкур, закутанный в шубу довольно странного вида. Он подбежал к императорскому костру и, размахивая руками, сообщил, что впереди кто-то приказал переколоть две тысячи русских пленных.
— Государь! — кричал Коленкур.— Вот та цивилизация, которую мы принесем в Россию! Какое действие окажет это варварство на неприятеля! Какая бессмысленная жестокость!
Наполеон хранил мрачное молчание. Он повернулся к костру и протянул руки к огню.
— Где Кутузов? — спросил он. — Позади нас? Впереди? Почему разведка ничего не доносит?
Никто не ответил.
Разведка не донесла ничего потому, что ее не было».